Еврейские рантье опередили русских купцов

Картины Матисса

Считается, что  русские купцы-староверы Щукин и Морозов были первыми серьёзными собирателями работ Анри Матисса. На поверку оказывается, что существует коллекция  работ художника, собранная в более раннее время, передает Антон Шолохов, знающий где следует покупать столы и стулья для кухни.





Семья Штайн. Гертруда и Лео Штайны открыли картины Матисса и Пикассо раньше российских купцов и сыграли важную роль в момент переломный, в 1905-06 г.г. Тогда Матисс и его друзья-художники выступили с картинами, написанными яркими и, что самое важное, непривычными цветами, с картинами, на которых сквозь маски нередко просвечивал белая грунтовка холста, которые до такой степени поразили общественное мнение, что художников прозвали "fauves", "дикими зверями", отсюда название художественного движения - "фовизм" и его участников - "фовисты".
Русский любитель нового французского искусства начала XX века считает, что коллекций Матисса лучше русских не бывает, - рассказывается на сайте Radiofrance. - Того, что собрали в свое время русские купцы Щукин и Морозов, с лихвой хватает на два музея - московский пушкинский и питерский Эрмитаж. Довоенное (до Первой мировой) раннее творчество Матисса, пожалуй, нигде так хорошо не посмотришь.

Но вот в Париже, в выставочном зале Гран Пале (в Большом дворце) открылась выставка "Матисс, Сезанн, Пикассо... История семьи Штайн". И ранний Матисс на этой выставке, во-первых, более ранний, чем в российских собраниях и, во-вторых, несколько иной.




Анри Матисс. Женщина в шляпе. 1905 г.
В начале XX века четверо американцев поселились в Париже (тогда это тоже было модно). Гертруда Штайн и её брат Лео поселились на улице Флёрюс, их старший брат Майкл с женой Сарой - на улице Мадам.

(Кстати, о произношении их имени. Это американская семья происхождением из немецких евреев, и немецкая форма произношения, Штайн, сохранилась и в Америке.)

Гертруда (известная, как минимум, по знаменитому портрету Пикассо, представленному на выставке), с энтузиазмом включилась в авангардистское движение первой половины XX столетия, писала поэзию и прозу, покровительствовала молодым художникам. Её брат Лео был знатоком и любителем старинного избразительного искусства, в 901-902 годы посещал кружок Бернарда Беренсона во Флоренции.




Пабло Пикассо. Портрет Гертруды Штайн.

Вот что рассказывает о представителямх этой американской семьи Сесиль Дебре, хранитель в Национальном музее современного искусства в центре Жоржа Помпиду в Париже, куратор выставки коллекций семьи Штайн:


Сесиль Дебре: Семья Штайн редко становится предметом искусствоведческих исследований или выставок. И вы правы - они такие же значительные коллекционеры, как Щукин и Морозов. Но они появились в Париже чуть раньше.

Лео Штайн прибыл в Париж в 1902 году, в 1903 году - его младшая сестра Гертруда Штайн, в 1904 - их старший брат Майкл с женой Сарой. Они - американцы, еврейская семья происхождением из Германии, уже несколько десятилетий жившая в Соединенных Штатах. Семья с той несколько космополитической культурой, свойственной многим буржуазным еврейским семьям Америки того времени.

Лео Штайн очень рано уехал в Европу, где он встретился с одним из величайших искусствоведом эпохи, Бернардом Беренсоном, тоже американцем, который первый разработал метод аттрибуции итальянской живописи Возрождения. И Лео Штайн увлекся историей искусства, много читал и эти книжные знания обогатил поездкой по крупнейшим европейским музеям. Он очень хорошо знал традиционную живопись.

Приехав в Париж, он пожелал стать художником. И к книжным знаниям прибавил практические навыки. Он посещал академию "Жюльен", учился управляться с кисточками, смешивать краски, то есть он познакомился с живописью изнутри. И он встречался с художниками, это важно, он мог делиться с ними опытом художественной кухни.

Сезанна, например, в то время знали или такие специалисты, как Беренсон, или художники. В начале XX века Сезанн был примером для художников.

И когда Лео Штайн приехал в Париж, он захотел посмотреть на картины Сезанна, а затем и купить. Он составил ядро своей коллекции, посещая галлерею Волара, который был маршаном Сезанна, но у которого были и картины импрессионистов, много полотен Гогена и Ван Гога. С самого начала своей парижской жизни Лео Штайн посещал художественные салоны - Осенний салон, Салон независимых - и смотрел на картины живых художников, которые к тому же были и дешевле.

Надо напомнить, что Штайны были не очень богаты, отнюдь не столь богаты, как какой-нибудь Щукин. Это - мелкие рантье. Они жили с комфортом, но без блеска. Поселились на улице Флёрюс в маленьком домике из нескольких комнат и мастерской, ведь Лео Штайн хотел заниматься живописью. И в этой мастерской он показывал картины, по ходу их приобретения.

Следуя предложенному вами сравнению, в отличие от Щукина и Морозова, у них не было того огромного пространства для развески картин, которое было у русских купцов, которые - и Щукин и Морозов - просто заказывали Матиссу произведения. Так появились великолепные картины большого формата, которые Матисс начал писать для Щукина в 1909-10 г.г.

Настоящая особенность Штайнов в том, что они завязали подлинные дружеские связи с Матиссом и Пикассо. И надо отдать Штайнам должное - они были первой настоящей поддержкой Матисса и Пикассо. Матисс к тому времени был сравнительно известен, его картины уже покупали некоторые коллекционеры. Но когда он пустился в более радикальные эксперименты - фовизм и все, что за этим последовало, - публика приняла его в штыки, и он пережил период большого одиночества, период сомнений. Это видно по его письмам, по текстам, которые он писал в то время.

И тут появились Штайны, которые стали покупать картины Матисса в Салоне, совершенно его еще не зная. Когда в 1905 году они купили "Даму в шляпе", для Матисса это стало проблеском надежды. Наконец, на его картины смотрели, наконец, их принимали, наконец, его поддерживали.

Сара Штайн, жена Майкла, буквально влюбилась в живопись Матисса и увлеченно поддерживала его. Она пропагандировала его творчество, пыталась убедить своих американских друзей покупать его картины, она побуждала его открыть академию.

Матисс открыл академию, в которой он преподавал живопись, и одновременно опубликовал свой первый текст "Заметки художника", текст о собственной живописи. Можно предположить, что Сара Штайн сыграла роль в этом событии, что благодаря ей он стал выступать публично с текстами о своем творчестве.

Матисс так писал о своем преподавании:

"Я думал, что хорошо было бы помочь молодым художникам избежать того, что мне пришлось пройти самому. И решил открыть Академию, в которую записалось множество учеников. Я старался исправлять каждого, принимая во внимание то направление, в котором развивались его поиски. Но прежде всего я старался привить им чувство традиции. Не надо объяснять, насколько мои ученики были разочарованы тем, что мастер, считающийся революционным, повторял им слова Курбе: "Я лишь стремился почерпнуть в полном знании традиции разумное и независимое чувство моей собственной индивидуальности".

Одни современники Матисса отвергали его живопись, потому что, привыкнув к искусству Салона - одновременно пыльному и лощеному (а ведь странное сочетание, не правда ли?), привыкнув к официально признанному искусству, не могли увидеть в его картинах ни подлинного отблеска божественного света, проливающегося на наш мир, ни стройности и выразительности, свойственной великой западноевропейской живописной традиции от Возрождения до... скажем, до Матисса.

Другие его современники дивились как раз традиционности Матисса и даже осмелились бы смотреть на него косо, да не тут-то было: Анри Матисс был признан столпом, да-да, СТОЛПОМ авангарда и авангардизма, что раз и навсегда наложило запрет на критику как художника в целом, так и его отдельных произведений.

А сам Матисс писал в письме своему другу художнику Камуэну из Ниццы:

"Всё это время я работал прямо на солнце от десяти до полудня и это утомляло меня на весь оставшийся день. Поменяю часы работы. Завтра начну в полседьмого-семь утра, думаю, это даст мне добрый час, может быть два для живописи. Оливковые деревья так красивы в этот час. Южный полдень великолепен, но ужасающ. Мне кажется, Сезанн хорошо передал его в соотношениях, но, слава Богу, не в том его полном блеске, который непереносим.

Давеча я отдыхал после полудня под оливковым деревом, и то, что я видел, цветом и мягкостью тонов было умилительно. Кажется, это рай, и его нельзя анализировать, но я же - художник, черт побери... Ах, какой дивный край - Ницца. Какой, несмотря на яркость, нежный и бархатный свет! Не знаю, почему я так часто сравниваю его со светом Турени. В Турени свет более золотистый, здесь он отливает скорее серебрянным. Этот свет насыщает цветом предметы, на которые он падает. Я часто с ним не справлялся.

Вот, написав эту фразу, обвожу взглядом стены моей комнаты, на которых висят мои поделки, и всё же мне кажется, что иногда я попадал в точку, хотя в этом нет полной уверенности"...
 
* * *

Среди последних (хронологически) картин Матисса, представленных на выставке в парижском Гран Пале, - большой в серебристо-серых тонах вид Ниццы того самого 1918 года, в который писалось процитированное письмо Камуэну. И портрет Майкла Штайна 1916 года, который свеж так, словно написан вчера, и дышит той же убедительностью, что портреты испанца XVII века Веласкеса.

Матисс о своей живописи:

"Я просто стараюсь положить на холст те цвета, которые выражают мое ощущение. Необходимая пропорция тонов может заставить меня изменить форму фигуры или изменить композицию. Пока я этой пропорции не достиг во всех частях картины, я её ищу и продолжаю работу. Потом наступает момент, когда все части обретают окончательные соотношения, и тогда я не могу притронуться к картине, не переделывая её всю заново".